Фантастика? Да, но реальная

Наше внимание обращено к "фантастическим" аспектам реального. Мы занимаемся отбором, результаты которого предложим читателям. Чтобы просветиться, мы обращаемся к абберации. Ведь иррегулярность в несколько секунд, замеченная в обращении планеты Меркурия, потрясла Ньютоновскую постройку и утвердила здание Эйнштейна.

Официальные историки игнорируют иные заявления. Социологи не замечают некоторых книг. Климат нацистского ужаса был предвозвещен в страшных рассказах германского писателя Ганса Гейнца Эверса: в "Мандрагоре" и в "Ужасе". Вполне последовательно, вполне закономерно Эверс, автор "Песни о Хорсте Весселе", сделался официальным поэтом гитлеровского режима.

Вполне возможно, что в произведениях искусства, даже совсем незамеченных критиками, есть отблеск завтрашнего дня.

Данте в "Божественной комедии" дает точное описание созвездия Южный Крест, которое в те годы не было известно обитателям северного полушария. В Свифтовском "Путешествии в Лапуту" указаны расстояния и периоды обращения обоих спутников Марса, открытых в 1877 году. Пораженный совпадением Валль нарек их Фобос и Деймос - Страх и Ужас по-гречески.

В 1896 году английский писатель Чиел публикует рассказ о банде чудовищных преступников, которая опустошает Европу. Они истребляют семьи, сочтенные ими вредными для усовершенствования человечества и сжигают трупы. Название рассказа Чиела "СС".

Гете сказал, что будущее отбрасывает свою тень назад. Возможно, что в произведениях и в действиях людей, совсем не связанных по своему положению с тем, что принято называть "движением истории", иногда звучит плеск грядущего прибоя.

Наши историки целомудренно облачают живую фантастику нацистской Германии в одежду механических объяснений. Но как же так? Разве Германия в дни зарождения нацизма не была страной точных наук? Разве не повсюду в мире уважали германскую методику и логику, научную строгость и честность? Порой герр Профессор просился в карикатуру, но это не мешало ему пользоваться полнейшим уважением именно в силу тех его положительных качеств, которые вызывали смех.

И вот именно в этой стране, именно в этой среде свинцового картезианского позитивизма, ничтожный, крохотный очаг вызывает общую эпидемию безумия. Несвязные, "безумные" доктрины стремительно распространяются. В стране Эйнштейна и Планка появляется "арийская" физика! На родине Гумбольдта и Геккеля создают "расовые" науки и говорят о расах!

Нам кажется, что эти столь удивительные явления не объясняются экономической инфляцией. Для подобного спектакля не годится этот порочный задник. Мы сочли более действенным искать в области низких извращенных космогонии и странных вероучений. Их не заметили историки по удивляющей нас небрежности. Разве космогония и культы, о которых мы расскажем, не пользовались в Германии государственной поддержкой и не имели высоких покровителей? Эти учения сыграли относительно крупную роль и в духовной жизни нацистской Германии, и в науке, и в политике, и в социальной области. На таком фоне мрачный балет нацистов будет понятней.

Мы сознательно ограничиваем себя только известным периодом германской истории. Хотя могли бы, дабы ввести "фантастику" в современную историю, показать, например, вторжение в Европу азиатских идей в дни, когда европейские идеи пробуждают Азию: явление столь же поразительное, как неевклидово пространство или парадоксы атомного ядра. Присяжные историки и социологи отказываются видеть глубинные течения, которые не сочетаются с тем, что принято называть историческим процессом. Они продолжают анализировать и предсказывать путь истории вне зависимости от людей и от "таинственных", но явных знаков, которыми люди обмениваются со временем, с пространством и с судьбой.

Наши поиски убедили нас в том, что история есть нечто большее, чем обычно считают, и это нас ободрило. Вопреки нарастающей социальной тяжести, вопреки росту угроз по адресу человеческой личности, мы видим, как дух и душа человечества продолжают там и сям зажигать огни, и пламя не гаснет. Пусть исторические тропы сужаются, человек не теряет нить, которая связывает его с бесконечным. Эти образы мы заимствовали у Гюго и они выражают наше видение: реальное в своих глубинах и фантастично и милосердно. В предисловии к "Наполеону из пригорода" Честертон писал в 1898 году:

"Пусть работают мрачные машины, 
Друг мой, не пугайся их. 
Когда педанты развертывают перед нами 
Холодную механику событий, 
Наши души шепчут в тени: 
Может быть, может быть... 
Однако ж, есть и другой.